Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]
Возвращаясь с работы, Маша забегала в универмаг — посмотреть, не продано ли платье. К ее радости, платье висело на прежнем месте. Вечером она его наденет и встретится с Костей у ворот парка. Он непременно скажет: «Какое красивенькое платье» (он однажды сказал ей: «Какой у тебя красивенький воротничок»).
Она небрежным тоном ответит: «Ничего особенного».
Скорей бы вечер. День такой длинный. Тут еще подоспело подписное издание.
И как назло, что-нибудь задерживает. Пенсионер Голубев куда-то ушел. Ну, куда ходить старому человеку? Сидел бы дома. Пришлось два раза забегать. Не оставлять же его без денег. Старик славный. Книг у него как в городской библиотеке. Только зачем он ее называет барышней?
А вот Грохальского Маша терпеть не может. Хорошо, что он живет на краю улицы и после захода к нему можно идти домой. Почему-то потом неприятно снова стучаться в чужие двери.
Девушка сворачивает в узенький переулок, минует его и выходит в тупик Железнодорожной улицы к красивому шестиэтажному дому. Он стоит, как великан, раздвинув карликовые домишки.
Маша любит этот дом, ей кажется, что в нем живут веселые и добрые люди.
Дверь Маше открывает Татьяна Петровна, худенькая большеглазая старушка в длинной черной юбке и белой кофточке.
— Проходи, проходи, — ласково сказала она.
— У меня ужасно много разноски.
Надо торопиться, торопиться… Вечером Маша встретится с Костей. Он уговаривает ее учиться в вечерней школе. Они будут вместе учиться. Он говорит: «Физику и математику я беру на себя». Костя абсолютно все знает про атомную энергию. Он столько книг перечитал. Неизвестно, когда он успевает. Костя добрый и ужасно умный. Вечером в новом платье она с Костей пойдет в городской парк.
— В городском саду играет духовой оркестр… тра-ля-ля-ля-ля. — напевает Маша и бежит по двору, прыгает по ступенькам, поднимаясь по лестницам, стучится в двери и снова бежит от дома к дому.
Маше хочется с кем-нибудь поделиться своей радостью. У пенсионерки Герасимовой она не выдерживает: у старушки есть внучка, студентка Лидка. Обычно, когда она идет закрывать за Машей дверь, они болтают, стоя в коридоре у вешалки. Нынче каждая минута на счету. И между девушками происходит торопливый разговор.
— Я сегодня куплю себе страшно красивое платье.
— Какое?
— Белое с черными горошинами. Креп-марокен.
— Прелесть! — восклицает Лидка и встряхивает кудряшками-штопорами. Штопоры разлетаются в разные стороны. — Серьезно, Маша, я очень рада за тебя. Столько работаешь…
— Я сегодня иду в парк с Костей. Ему дают комнату на заводе, правда маленькую. Но это ничего. Зато своя будет!
— Вот здорово!
Маша бежит по двору, а Лида, высунувшись из окна, кричит:
— Маша, Машенька, ни пуха тебе, ни пера!
И снова кудряшки-штопоры вздрагивают и разлетаются в разные стороны.
— Пошла к черту, — смеется Маша.
«День сегодня просто замечательный, — думает Маша. — А главное, так много хороших людей живет на свете — Костя, Татьяна Петровна, Лидка. Лидка хорошая, такая простая. Чего ей радоваться за меня…»
Сердце девушки готово разорваться от счастья. Внутри ее тоненько поет какая-то скрипочка.
Накрапывает дождь, пузырятся лужи. Но дождь ненадолго. Влажный ветерок словно прохладными ладонями ласкает щеки Маши.
Ах, как после дождя пахнут тополя! Дышишь не надышишься.
Улыбаясь своим мыслям, Маша входит в большой двор, поросший низкой густо-зеленой травой. В глубине двора длинный, барачного типа дом. Многие жильцы переехали на днях в новый жилой массив, а здесь поселились другие.
Наверное, пенсионерка Босоножкина новенькая, такой еще Маша корреспонденции не носила. Каких только смешных фамилий не бывает.
Маша идет мрачноватым коридором. По обеим сторонам — двери, рядом с ними нагромождены ящики, колченогие стулья, разное тряпье. В шестиэтажном доме подобной рухляди нет. Но где же тут живет Босоножкина? За дверью в конце коридора слышны голоса — женский плачущий и грубый мужской. Маша стучится в эту дверь. На минуту воцаряется тишина, потом раздается: «Войдите», — и Маша входит.
В тесной комнате, наспех заставленной мебелью, — трое: худая синеглазая женщина, мальчик лет двенадцати, с такими же, как у женщины, синими глазами, и толстяк со злым лицом. Он в широких, на помочах штанах и тапочках на босу ногу; в открытый ворот нижней рубашки видна жирная, волосатая грудь. Лицо отекшее, за набрякшими веками прячутся оловянные глазки. Но самое отталкивающее в его лице — отсутствие губ. Вместо губ — тонкая щель.
Женщина лежит на кровати, лицо у нее заплаканное.
Мальчик забился в угол между комодом и кроватью и исподлобья смотрит на Машу. У ног стоящего посредине комнаты безгубого толстяка валяются осколки разбитой вазы.
Как ни молода Маша, но она догадывается: здесь только что разыгрался семейный скандал.
— Тебе кого? — грубо спрашивает толстяк Машу.
— Не знаете, где Босоножкина живет? Мне вот ей пенсию.
— Заходите, девушка, — неожиданно приветливым тоном говорит он. — Присаживайтесь, вот стульчик.
Маше неприятно смотреть на него, она обращается к синеглазой женщине:
— Вы Босоножкина? Вам пенсию?
— Да, да, я, — женщина смущенно улыбается. — Мне не по старости, а по инвалидности. Я бы, конечно, с удовольствием работала и от пенсии отказалась бы. Врачи не разрешают. Разве я виновата? — Женщина умоляющими глазами смотрит на безгубого толстяка. Кажется, она вот-вот заплачет, и Маша начинает ненавидеть безгубого.
— Мам! — срывающимся голосом восклицает мальчик и садится на кровать.
— Не буду, не буду, — шепчет женщина и украдкой гладит руку мальчика.
Маша растерянно произносит:
— Ничего особенного, — и, уже справившись с собой, строго добавляет: — Государство обеспечивает престарелых и больных.
Женщина встает и, достав из комода пенсионную книжку, спрашивает:
— Я должна этот листочек заполнить?
— Да. Вот здесь распишитесь.
У женщины трясутся руки.
— Петр, принеси воды матери, — говорит безгубый толстяк.
Мальчик смотрит на мать, не двигаясь с места.
— Ты слышишь, тебе говорят! — щеки у безгубого становятся багровыми.
— А вы на меня не кричите. Вы мне не отец, чтобы кричать. Вы мне никто! — Дернув остреньким плечиком, мальчик выбегает из комнаты.
Маша считает деньги. У нее тоже начинают трястись руки.
— Поаккуратней, девушка, — говорит толстяк, — двадцатипятирублевочку уронили.
Он запихивает деньги ей в сумку.
— Спасибо, — сквозь зубы бросает Маша. «Надо же, я еще должна ему спасибо говорить. Из-за него и уронила, — в душе негодует она. — Лазит по чужим сумкам, бессовестный».
Только очутившись на улице, Маша вздыхает свободно, полной грудью. Вот уж ни за что в жизни не вышла бы замуж за такого противного человечишку, как этот толстяк.
Впервые за весь день она чувствует тяжесть сумки.
Маша снова бежит по улице. Надо торопиться, чтобы успеть получить зарплату и успеть купить платье. С озабоченным лицом Маша идет от одних дверей к другим, от дома к дому.
Наконец-то последний заход, и она свободна. Маша стоит у дверей Грохальского и дергает ручку старомодною звонка. Колокольчик не звенит, а как-то хрипло тявкает. За дверью никаких признаков жизни. Маша дергает ручку звонка еще и еще раз. Может, уйти? Но вот раздаются шаркающие шаги. Старческий голос спрашивает:
— Кто там?
— Пенсия.
Молчание. Маша догадывается: Грохальский в «глазок» смотрит на нее.
Глухо стучит болт, щелкает замок, звякает цепочка. На пороге высокий костлявый старик. На нем узкие брючки, чесучовый пиджак с короткими рукавами и галстук бабочкой, синий в белую крапинку. Лицо у старика желтое, с отвисшими щечками. На носу — пенсне.
Пожевав тонкими губами, Грохальский сердито говорит:
— Что это вы, девица, трезвоните на весь дом? Такая молодая, а такая нетерпеливая!
Он долго еще ворчит. Потом, сказав: «Минуточку», Грохальский закрывает дверь на цепочку и уходит. «Сумасшедший старикашка! — возмущается Маша. — Неужели он считает, что я могу его обокрасть?»
Грохальский возвращается, держа в руках квитанцию. Маша знает: старик вручит квитанцию лишь после того, как получит деньги. Он пересчитывает их трижды. Он всегда говорит: трехкратный пересчет по теории вероятности исключает возможность ошибки. Придумал еще какую-то теорию вероятности, только чтобы людей задерживать. Маша представляет, как он станет бесконечно долго, мусоля пальцы, шебаршить бумажками, и у нее почему-то начинают чесаться ладони.
Но что это? Как же так? Нет, не может быть! Она не могла потерять деньги. Не могла! Но денег нет! Это совершенно ясно, хотя она продолжает шарить дрожащими руками в сумке. От страха у нее пересыхает во рту и по спине ползут мурашки.
